— Асхатик, хватит бухать, пошли танцевать! — в этот момент около их стола появилась Алина. Она с улыбкой смотрела на спокойно сидевшего Асхата. Играла медленная музыка. Петровский слегка округлил глаза и дернул головой, призывая Асхата принять приглашение. Тот встал и, взяв Алину за руку, направился в сторону танцпола. Петровский проводил их веселым взглядом.

— Видел, Димас? — говоря, он вновь машинально наливал, — помнишь пари, которое ты предлагал еще на первом курсе? Ну, кто опрокинет одногруппницу и все такое? — он бросил взгляд на Алину с Асхатом, которые уже танцевали, причем не на «пионерском» расстоянии, — по ходу Асхатик нас с тобой сделал!

Фролов рассмеялся и принял рюмку из рук Петровского.

— Не думал, что ты еще помнишь что-то хорошее, — сказал он, тоже косясь в сторону танцующих.

— Воспоминания, Димок, они такие, — Петровский задумчиво покрутил в руке наполненную рюмку, — со временем остаются только хорошие…

— Да? — Фролов посмотрел на него с легким недоверием, но все равно выпил «за воспоминания». Они немного помолчали, наблюдая за всей этой праздничной суетой.

— Димас, я… — начал Петровский.

— Не надо! — Фролов резко поднял руку, — если собрался извиняться, то оставь! Это не ты. Да и я не держу зла… — он покачал головой и снова разлил. Петровский заметил, что они пьют уже третью или четвертую рюмку, упорно игнорируя закуску. И, надо сказать, это понемногу начинало сказываться.

— Знаю, — он грустно кивнул, — ты добрый человек…

— Я не знаю, — Фролов покачал головой, — и уже не берусь ничего утверждать.

— Да добрый, я тебе говорю! — заверил его Петровский, — я тоже не держу зла. И не имею права осуждать. Давай просто попробуем забыть все…

— Нет! — Фролов опять отрицательно покачал головой, — забыть ничего не получится, и ты лучше меня это знаешь. Мы лишь можем делать вид, что ничего не было. Театр. Как и вся наша жизнь…

— Хорошо сказал, — Петровский улыбнулся. Они снова выпили.

— Знаешь, — начал Фролов после очередной неловкой паузы, — я ведь, в принципе, не могу, как ты. Я от природы беззлобный, такой уж я есть. Всегда пытаюсь всех понять, что ли. И тебя всегда пытался…

— Я знаю.

— Да погоди, не перебивай! — Фролов опрокинул еще одну рюмку и остановил Петровского движением руки, — я это к чему… — он закашлялся, похоже, водка «не пошла». Петровский похлопал его по спине.

— Лучше? На, закуси, а то разошелся…

— Короче, Костян, — заговорил Фролов, жуя бутерброд, — понимаешь, ты ведь, по факту, с самого начала был парень оторванный. И, ты уж извини, психованный отморозок, каких мало, — он покачал головой, — но даже так я тебя любил… да, твою мать, любил, не надо скалиться! — заметив ехидную усмешку Петровского, импульсивный Дмитрий разозлился.

— Ну, ладно-ладно, не заводись! — Петровский улыбнулся уже более открыто и примиряюще поднял руки, — ну, а теперь что? Прошла любовь, завяли помидоры? — ему стало действительно любопытно.

— Не знаю Костян, — Фролов лишь покачал головой и схватил бутылку, опять разливая, — мне сложно судить, но просто и ты уже не тот Костик Петровский, которого я когда-то знал…

— Ну, время меняет всех нас, — задумчиво проговорил Петровский, приняв рюмку из рук Дмитрия. Первая бутылка уже закончилась, поэтому он отодвинул ее на край стола, — ведь и ты тоже не тот Димка Фролов, с которым я познакомился на первом курсе в курилке под дождем… — он мечтательно поднял глаза к потолку, вспоминая то время.

— Я? — Фролов удивленно поднял брови, — объясни-ка!

— А что тут объяснять, просто все, — Петровский положил голову на руки и в упор уставился на Дмитрия, — тот мальчик-мажор с первого курса, который шагу не мог сделать без посторонней помощи и Дмитрий Фролов сейчас — это два разных человека. Понимаешь меня? — он заглянул Дмитрию в глаза, — ты — совсем не тот, кем был раньше и, что самое главное, никогда уже им не будешь. За эти пять лет ты прошел колоссальный путь. Да, ты совершал ошибки, да, тебя иногда хотелось просто прибить к чертовой матери… — на этих словах Фролов против воли усмехнулся, — но это были твои ошибки, понимаешь? — Петровский крепко схватил его за плечо, — ты сам принимал решения, сам набирался опыта, Дима! Ты прошел огромный путь, и все ради того, чтобы стать тем, кем ты стал! — Петровский замолчал и залпом осушил еще одну рюмку водки.

— И кем же я стал? — с интересом спросил Фролов, пока что воздержавшись от возлияний спиртным.

— Личностью, — ответил Петровский, слегка севшим от алкогольного ожога голосом.

— Ну, каждый человек — личность… — задумчиво начал Фролов.

— Да чушь собачья, не каждый! — Петровский лишь отмахнулся, — посмотри на них! — он кивнул в сторону веселившихся однокурсников, — посмотри-посмотри, смелее! Они тебе не ровня, Фролов. Никто из них! Что, скажешь они — личности? Нет! — Петровский покачал головой и взял с тарелки бутерброд.

— А кто? Планктон? — Дмитрий скривился, вспоминая давние рассуждения Петровского.

— Именно, — тот согласно закивал, — они плывут по течению, не ближе и не дальше, чем оно им позволит. Они совсем не ровня тебе, — повторил он, — и вряд ли, что кто-то когда-то ей станет…

— Ну, это ведь твоя заслуга, если на то пошло… — предположил Дмитрий.

— Моя? — Петровский прищурил один глаз, — а что я такого сделал? Показал пару тропинок, подсказал кое-что? Но, по сути, ты сам принимал решения. И никогда не боялся меня, а это дорогого стоит! — он улыбнулся и знаком предложил выпить. Алкоголь уже забирал свое, и забирал прилично. Они пьянели…

— Не знаю, что тебе сказать, — Фролов лишь пожал плечами.

— А ничего не надо говорить, — ответил Петровский, — просто ты не вернешься назад. И во многом это даже хорошо. И, если я хоть в чем-то смог тебе помочь, значит, все было не зря. По поводу любви, Фролов, я тебя тоже всегда любил. И этого не изменить… как-то по-гейски прозвучало, да? — добавил он после секундной паузы. Оба, и Петровский и Фролов, рассмеялись. Дмитрий протянул руку и крепко схватил его за шею. В этот раз он даже не сопротивлялся…

— Ты ни о чем не жалеешь? — спросил Фролов после очередной «минуты молчания».

— Ну, как можно не жалеть совсем ни о чем, — проговорил Петровский уже немного невнятно. Теперь водка закончилась уже и во второй бутылке, — я что, бог? Или робот? И я совершил много ошибок. Разница в том, что мои ошибки, в основном, выбиты на могильных камнях, и изменить уже ничего нельзя… — из его глаза против воли вкатилась слеза, что он, конечно, постарался скрыть. Но Фролов все прекрасно понимал…

— А если можно было бы…

— Нельзя, — отрезал Петровский, — увы, Димас, такова жизнь. Есть вещи, которым мы не рады. Но ничего уже не можем исправить.